Темперы и гуаши — первые подступы Волошина к изображению древнего «лика» Киммерии в технике акварели. А теоретическую модель нового творческого этапа он уже фактически разработал. Чтобы воссоздать «исторический портрет земли»,— писал Волошин в 1912 году, — художник «должен перестрадать ту землю, которую пишет. Он должен пережить историю каждой ее долины, каждого холма, каждого залива». Годом позже в статье о творчестве М. С. Сарьяна Волошин придет к основополагающему и для себя выводу: «Живописи свойственно обобщение. Оно становится искусством только тогда, когда формирует закон… Вид на данную местность станет картиной только в том случае, если будет трактоваться как пейзаж вообще». Найденному творческому кредо Волошин был верен до конца жизни.

  Картины, этюды предвоенного времени как бы суммируют все достигнутое Волошиным в художественных исканиях. Он научился зрительно запоминать пейзаж со всеми его «морщинами», стремился к передаче его главных черт, «умеренности в употреблении красок и чистоте палитры».

  «В конце концов,— признавался художник в эссе «О самом себе»,— я понял, что в натуре надо брать только рисунок и помнить общий фон». Отсюда было недалеко до полного освобождения от натуры как таковой. И такой ответственный шаг Волошин сделал, начав писать акварели «по памяти», считая это «благодеянием» для своей живописи. С начала 20-х годов он полностью перешел на акварельную живопись, которая, по словам поэта, стала его «художественным дневником».

  Акварели — вершина творчества Волошина-художника. И как не один год строит он Дом поэта, так и не один трудный подъем преодолел, пока не взошел на нее. Он должен был, во-первых, в совершенстве овладеть техникой акварели, во-вторых, найти метод в подходе к природе, ее изучении и отображении. Глубокое изучение западноевропейского и восточного, в первую очередь, японского искусства, активная практика в художественной критике, беспредельная любовь к Киммерии, ставшей для Волошина землей обетованной, невероятное трудолюбие («каждое утро по 2—3 акварели»), дружба с Богаевским — все это и многое другое прямо или косвенно способствовало совершенствованию мастерства.

  В беседах с друзьями Волошин не раз признавался, что никогда не стал бы художником, если бы в детстве не встретился с крымской землей — сначала в Севастополе, потом Коктебеле. В статье о М. С. Сарьяне Волошин приводил его слова: «Я почувствовал, что природа — мой дом, мое единственное утешение… Природа многоликая, многоцветная, выкованная крепкой, неведомой рукой,— мой единственный учитель». И Сарьян, и Волошин с полным правом могли называть природу своим первым учителем, как это делали до них М. Лебедев, Ф. Васильев, И. Шишкин, А. Саврасов и многие другие пейзажисты.